Сегодня день памяти замечательного юмориста Аркадия Аверченко

Выкладываю один из любимых рассказов
ФУНКЕЛЬМАН И СЫН  (рассказ матери)

Я еще с прошлого года стала замечать, что мой мальчик ходит бледный, задумчивый. А когда еврейский мальчик начинает задумываться - это уже плохо. Что вы думаете, мне обыск нужен, что ли или что? 

- Мотя, - говорю я ему, - Мотя, мальчик мой! Чего тебе так каламитно? 

Так он поднимет на меня свои глазки и скажет: 

- Что значит - каламитно! Ничего мне не каламитно! 

- Мотя! Чего ты крутишь? Ведь я же вижу... 

- Ой, - говорит, - отстань ты от меня, мама! У меня скоро экзамен на аттестат зрелости, а потом у меня есть запросы. 

Обрадовал! Когда у еврейского мальчика появляются запросы, так господин околоточный целую ночь не спит. 

- Мотя! Зачем тебе запросы? Что, их на ноги наденешь, когда башмаков нет, или на хлеб намажешь вместо масла? Запросы, запросы. Отцу твоему сорок шестой год - он даже этих запросов и не нюхал. И плохо, ты думаешь, вышло? Пойди, поищи другой такой галантерейный магазин, как у Якова Функельмана! Нужны ему твои запросы! Он даже картоночки маленькие по всему магазину развесил! "Цены без запроса". 

- Мама, не мешай мне! Я читаю. 

Он читает! Когда он читает, так уже мать родную слушать не может. Я через тебя, может, сорок две болячки в жизни имела, а ты нос в книжку всунул и думаешь, что умный, как раввин. Гениальный ребенок. 

Вижу - мой Мотя все крутит и крутит. 

- Что ты крутишь? 

- Ничего я не кручу. Не мешай читать. 

Что это он там такое читает? Ой! Разве сердце матери это камень или что? Я же так и знала! "Записки Кропоткина"! Тебе очень нужно знать записки Кропоткина, да? Ты будешь больной, если ты их не прочтешь? Брось сейчас же! 

- Мама, оставь, не трогай. Я же тебя не трогаю. 

Еще бы он родную мать тронул, шейгец паршивый! 

И так мне в сердце ударило, будто с камнем. 

Куда, вы думаете, я сейчас же побежала? Конечно, до отца. 

- Яков! Что ты тут перекладываешь сорочки? Убежат они, что ли, от тебя или что? Он должен обязательно сорочки перекладывать... 

- А что? 

- Ты бы лучше на Мотю посмотрел. 

- А что? 

- Ему надо читать "Записки Кропоткина", да? 

- А что? 

- Яков! Ты мне не крути. Что ты мне крутишь! Скандала захотел, обыска у тебя не было, да? 

- А что? 

Это не человек, а дурак какой-то. Еще он мне должен голову крутить! 

- Что тебе нужно, чтобы твой сын в тюрьме сидел? Тебе для него другого места нет? Одевайся, пойдем домой! 

Вы думаете, что он делал, этот Мотя, когда мы пришли? Он читал себе "Записки Кропоткина". 

- Мотька, - кричит Яков, - брось книгу. 

- А вы, - говорит, - ее подымете? 

- Брось, или я тебя сию минуту по морде ударю. 

И как вы думаете, что ответил этот Мотя? 

- Попробуй! А я отравлюсь. 

Это запросы называется! 

- А чтоб ты пропал! Тебе для матери книжку жалко. Тебя кто рожал - мать или Кропоткин? 

- А что вы, - говорит Мотя, - думаете? Может, я, благодаря ему, второй раз на свет родился. 

Ой, мое горе! Я заплакала, Яша заплакал, и Мотя тоже заплакал. Прямо маскарад! 

Вышли мы с Яшей в спальню, смотрим друг на друга. 

- Хороший мальчик, а? Ему еще в носе нужно ковырять, а он уже Кропоткина читает. 

- Ну, что же? 

- Яша! Ты знаешь, что? Нашего мальчика нужно спасти. Это невозможно. 

Так Яша мне говорит: 

- Что я его спасу? Как я его спасу? По морде ему дам? Так он отравится. 

- Тебе сразу - морда. Интеллигентный человек, а рассуждает, как разбойник. Для своего ребенка головой пошевелить трудно. Думай! 

Яков сел, стал думать. Я села, стала думать. Ум хорошо, а два еще лучше. 

Думаем, думаем, хоть святых вон выноси. 

- Яша! 

- А что? 

- Знаешь, что? Нашего ребенка нужно отвлечь. 

- Ой, какая ты умная, - отвлечь! Чем я его отвлеку? По морде ему дам? 

- Ты же другого не можешь! Для тебя Мотькина морда это идеал!.. Он ребенок живой - его чем-нибудь другим заинтересовать нужно... Нехай он влюбится или что? 

- Какая ты, подумаешь, гениальная женщина! А в кого? 

- Ну, пусть он побывает в свете! Поведи его в кинематограф или еще куда! Что, ты не можешь повести его в ресторан?! 

- Нашла учителя! Что, я бывал когда-нибудь в ресторане? Даже не знаю, как там отворять дверей. 

- Что ты крутишь! Что ты мине крутишь? Тебе это чужой ребенок? Это кропоткинское дитё, а не твое? Такой большой дурак, и не может мальчика развлекать. 

Так пошел он к Моте, стал крутить: 

- Ну, Мотечка, не сердись на нас. Пойди с отцом немного пройдись. Я ведь же тебя люблю - ты такой бледненький. 

Ну, Мотька туда-сюда - стал крутить: то дайте ему главу дочитать, то у него ноги болят. 

- Хороший ребенок! Книжку читать - ноги не болят, а с отцом пройтись - откуда ноги взялись. Надевай картузик, Мотенька, ну же! 

Похныкал мой Мотенька, покапризничал - пошел с папой. 

Они только за двери - я сейчас же к нему в ящик... Боже ты мой! И как это у нас до сих пор обыска не было - не понимаю! За что только, извините, полиция деньги получает?.. И Кропоткины у него, и Бебели, и Мебели, и Малинины, и Буренины - прямо пороховой склад. "Эрфуртских программ" - так целых три штуки! Как у ребенка голова не лопнула от всего этого?! 

Ой, как оно у меня в печке горело, если бы вы знали! Быка можно было зажарить. В одиннадцать часов вечера вернулись Яша с Мотей, а на другое утро такой визг по дому пошел, как будто его резали. 

- Где мои книги?! Кто имел право брать чужую собственность! Это насилие! Я протестуюсь!! 

Функельманы, это верно, любят молчать, но когда они уже начинают кричать - так скандал выходит на всю улицу. 

- Что ты кричишь, как дурак, - говорит Яков. - От этого книжка не появится обратно. Пойдем лучше контру сыграем. 

- Не желаю я вашу контру, отдайте мне моего Энгельса и Каутского! 

- Мотя, ты совсем сумасшедший! Я же тебе дам фору - будем играть на три рубля. Если выиграешь, покупай себе хоть десяток новых книг. 

- Потому только, - говорит Мотя, - и пойду с тобой, чтобы свои книги вернуть. 

Ушли они. Пришли вечером в половине двенадцатого. 

- Ну что, Мотя, - спрашиваю, - как твои дела? 

- Хорошие дела, когда папаша играет, как маркер. Разве можно при такой форме кончать в последнем шаре? Конечно же, он выиграет. Я не успею подойти к бильярду, как у него партия сделана. 

Ну, утром встали они, Мотя и говорит: 

- Папаша, хочешь контру? 

- А почему нет? 

Ушли. Слава Богу! Бог всегда слушает еврейские молитвы. Уже Мотя о книжках и не вспоминает. 

Раньше у него только и слышишь: 

"Классовые перегородки, добавочная стоимость, кооперативные начала..." А теперь такие хорошие русские слова: "Красный по борту в лузу, фора, очко, алагер". Прямо сердце радовалось. 

Ну, пришли они в двенадцать часов ночи - оба веселые, легли спать. 

Пиджаки в мелу, взяла я почистить - что-то торчит из кармана. Э, программа кинематографа. Хе-хе! После "эрфуртской программы" это, знаете, недурно. Бог-таки поворачивает ухо к еврейским молитвам! 

Ну, так у них так и пошло: сегодня бильярд, завтра бильярд и послезавтра тоже бильярд. 

- Ну, - говорю я как-то, - слава Богу, Яша... Отвлек ты мальчика. Уже пусть он немного позанимается. И ты свой магазин забросил. 

- Рано, - говорит Яша. - Еще он вчера хотел открытку с видом на Маркса купить. Ну, рано, так рано. 

Уже они кинематограф забросили, - уже программки цирка у них в кармане. Еще проходит неделя - кажется, довольно, мальчик отвлекся. 

- Мотя, что же с экзаменом? Яша, что же с магазином? 

- Еще не совсем хорошо, - говорит Яша, - подождем недельку. Ты думаешь, запросы так легко из человека выходят?! 

Недельку, так недельку. Уже у них по карманам не цирковая программа, а от кафешантана - ужасно бойкий этот Яша оказался... 

- Ну, довольно, Яша, хватит! Гораздо бы лучше, чтобы Мотя за свои книги засел. 

- Сегодня, - говорит Яша, - нельзя еще, мы одному человечку в одном месте быть обещали. 

Сегодня одному человечку, завтра другому человечку... Вижу я, Яков мой крутить начинает. 

А один раз оба этих дурака в десять часов утра явились. 

- Где вы были, шарлатаны? 

- У товарища ночевали. Уже было поздно, и дождик шел, так мы остались. 

Странный этот дождик, который на их улице шел, а на нашей улице не шел. 

- Я, - говорит Яша, - спать лягу, у меня голова болит. И у Моти тоже голова болит; пусть и он ложится. 

Так вы знаете что? Взяла я их костюмы, и там лежало в карманах такое, что ужас: у Мотьки черепаховая шпилька, а у Яши черный ажурный чулок. 

Это тоже дождик?! 

То эрфуртская программа, потом кинематографическая, потом от цирка, потом от шантана, а теперь такая программа, что плюнуть хочется. 

- Яша! Это что значит? 

- Что? Чулок! Что ты, чулков не видала? 

- Где же ты его взял? 

- У коммивояжера для образца. 

- А зачем же он надеванный? А зачем ты пьяный? А зачем у Мотьки женская шпилька? 

- Это тоже для образца. 

- Что ты крутишь? Что ты мине крутишь? А отчего Мотька спать хочет? А отчего в твоей чековой книжке одни корешки? Ты с корешков жить будешь? Чтоб вас громом убило, паршивцев! 

И теперь вот так оно и пошло: Мотька днем за бильярдом, а ночью его по шантанам черти таскают. Яшка днем за бильярдом, а ночью с Мотькой по шантанам бегает. Такая дружба, будто черт веревкой их связал. Отец хоть изредка в магазин за деньгами приедет, а Мотька совсем исчез! Приедет, переменит воротничок, и опять назад. 

Наш еврейский Бог услышал еврейскую молитву, но только слишком; он сделал больше, чем надо. Так Мотька отвлекся, что я день и ночь плачу. 

Уже Мотька отца на бильярде обыгрывает и фору ему дает, а этот старый осел на него не надыхается. 

И так они оба отвлекаются, что плакать хочется. Уже и экзаменов нет, и магазина нет. Все они из дому тащат, а в дом ничего. Разве что иногда принесут в кармане кусок раздавленного ананаса или половинку шелкового корсета. И уж они крутят, уж они крутят... 

* * * 

Вы извините меня, что я отнимаю время разговорами, но я у вас хотела одну вещь спросить... Тут никого нет поблизости? Слушайте! Нет ли у вас свободной "эрфуртской программы" или Кропоткина? Что вы знаете, утопающий за соломинку хватается, так я бы, может быть, попробовала бы... Вы знаете что? Положу Моте под подушку, может, он найдет и отвлечется немного... А тому старому ослу - сплошное ему горе - даже отвлекаться нечем! Он уже будет крутить, и крутить, и крутить до самой смерти :